я уже говорила о своей порой невероятной нежности к текстам, вот это ещё один пример того, как текст мгновенно становится абсолютно родным
это фрагмент из письма симоны вейль (из нового номера "синего дивана", где опубликованы её эссе и письма)

… До этого единственной моей верой была стоическая amor fati, как её понимал Марк Аврелий, ей я всегда была верна. Любовь к вселенной как к дому, к родной стране, к горячо любимой отчизне, которая дорога своей красотой, всей той совокупностью порядка и необходимости, образующих её субстанцию, со всеми происходящими в ней событиями.
В результате та неустранимая доля ненависти и отвращения, которая связана со страданием и несчастьем, обратилась всецело на меня саму. А это довольно большая доля, ведь речь идёт о страдании, которое присутствует у истоков всякой, без единого исключения, мысли.
Вплоть даже до того, что я вообще не могу себе представить возможности, чтобы какой-нибудь человек захотел со мной дружить. <…> Вот модус мироощущения, понятный лишь тем, кто и само существование всегда и всюду ощущает как зло. Таким людям довольно легко сделать то, о чём просит Христос: отвергнуть себя. Возможно, даже слишком легко. Так что никакой заслуги в этом, видимо, уже нет. И всё же такая лёгкость представляется мне огромным благом.
Я убеждена, что, с одной стороны, несчастье, а с другой – радость как полное и чистое приобщение к совершенной красоте являются двумя единственными ключами к стране чистоты, стране, где можно дышать, стране реального. Оба ключа предполагают прекращение личного существования.
Но нужно, чтобы и то и другое было без примеси, радость – без мельчайшей тени неудовлетворённости, несчастье – без какого бы то ни было утешения.
Вы меня понимаете. Та божественная любовь, к которой мы прикасаемся на самой глубине несчастья, как ко Христову Воскресению через Распятие, и которая есть сама суть, неуловимая для чувств, сама сердцевина радости, не имеет ничего общего с утешением. Она никоим образом не прекращает боли.
Я скажу Вам сейчас то, что трудно помыслить, ещё труднее сказать, особенно невыносимо трудно сказать тем, кого любишь. Для того, кто пребывает в несчастье, настоящим злом, может быть, будет как раз всё то, что способно утешить.
Чистая же радость, которая иногда сменяет страдание, а иногда накладывается прямо на него, - это не утешение. И наоборот – своеобразное утешение можно находить даже в жутком усилении страдания. Для меня тут всё ясно, но я не знаю, как это понятно объяснить.
Особенно презренной формой утешения является лень, впадание в ступор – такому искушению я поддаюсь очень часто, почти каждый день, можно даже сказать – каждый час. Поэтому-то я не могу себя не презирать.

Из письма к Жоэ Буске 12 мая 1942 года

прекрасно писал о вейль (точнее, о дискуссии по поводу её текстов) гомбрович в своём дневнике: "Неправда, что все люди равны и что каждый может обсуждать кого захочет. <...> Говорили скромно и без претензии, но не оказалось ни одного, кто сказал бы, что он не понял и вообще не имеет права говорить на сей предмет. <...> Вот этот механизм, позволяющий низшему избегать личной конфронтации с высшим, показался мне аморальным".