[un-tal-lucas]

по просьбе трудящихся северных губерний вешаю сюда несколько своих стихотворений, за которые не стыдно
в хронологическом порядке. первому около двух лет, последнему около месяца

читать 5 штук текстов

***

1.
волоком шёпотом свежескошенным молоком
утром солнечным шилом между слоями дымчатого стекла
просыпаться утром, вымершим в перепутанные тела
временем, выброшенным в часы
висящие под потолком

на стрелках часов вырастают гроздья людей,
ладони на поручнях, отражения у дверей
вещи падают на эскалаторы, выступают росой на рельсах, на корешках метро
время несло чужое
несло своё
заканчивалось, как зло, как утро,
как перечёркнутый знаменатель, опрокинутый на ребро
умножалась тяжесть на нежность
море большого города
смыкало золото
и серебро

2.
здравствуйте, хорошие вещи, виноватые радости,
пришедшие просто так
бывает малое время, сомкнутое в камешек или в кулак
и большое время, лежащее вкруг него золотым кольцом
рука проливает песок, засыпает часы песком

каждое утро мы засыпаем лёжа на самом дне
море встаёт и уходит
под ним остаётся камень
спящий на камне спиной к спине


шествие

1.
навстречу никто не шёл как не идут леса на свои края
как не идут на леску летнюю спеленатые тополя
как не проходят дожди как давно не было ливня
змей наш не дышит не дышат деревья его
но впереди потоп
самое первое существо
- потому что кроме чужих имён, которые будут в титрах
у прошлого больше нет для нас ничего -

2.
атлант случайный встречает потоп на своей земле
из своей земли

вот и эти места, мы готовы,
в нашей земле лежат довоенные сапоги
соседские мальчики полотенца схороненные рубли
мы в истории в газетном её свинце
но зачем нам руки её, когда у нас есть свои

3.
конник начинает стареть с затылка
старость растёт маслянистыми водяными кругами
пока наливаются яблочки его лошади

завтра на марсе станут яблочные сады
если успеем подняться
с коленных чашечек ракет
выпавших первым снегом в бездомных апрелях
как кожица горького лука от нас отходит последний берег

4.
огонь никогда не огонь
в одних и тех числах одного и того же месяца

письма ждут голосов
капитан подлодки на самом дне белого флага
по ком-то звонит грязная скомканная бумага
капитан подлодки спит
пока к стёклам подходят глубокие рыбы и выдыхают пар
пока моллюски ему подносят четвёртый дар
и ракушки дрожат
гул их бессонной речи зажат голубой рябиной в прекрасных ртах
они спрашивают его имя капитан молчит
всюду горит огонь,
после огня ладони все в семенах

5.
скрученное вещество
за телом
в большом мешке
шествует баловство игрище солнышко на поводке

падал в землю крутился жёлтый светляк
шут пшеничный встречал его следы
по гнилым местам
по царствам
у шутов наперечёт все причины его беды
у разведчиков бутылка водки и письма, украденные с вокзалов
на белых письмах фальшивые марки сургучом залитые голоса
никто не знает, где его отыскать, в каких он теперь небесах
куда костровицей дымной улицей вышел
такая поступь неровная хуёвая досочка петелька вдоль
через тропку с корочкой с перемычкой
в карманах земли внутри её стоптанного ноля
жил-поживал светляк дул на злые горючие пальцы
чиркал спичкой

6.
шествие мимо солнца мимо лоскутных чаек его
нажимая ногами на тёплые животы листьев
через деревья, переходящие в холмы и холмы, падающие в деревья

путь начинается завтра, где все собрались и ждут
когда куличи земные поджарятся и взойдут



***

Дверь захлопнулась в марте, когда начиналось столетие.
Словно краденый колокол, сердце стучало внутри.
Когда пыль колченогая, волчьи плоды и соцветия,
Смоляные пожары, простые фигуры – пришли.

Это было вчера – ты ходил по земле как по пламени,
Колесничий пустых колесниц, серебристый камыш.
Как же медленно брали войска твои сёла и гавани,
Как сражались дома с белой алгеброй сложенных крыш

И умноженных, сжатых колонн, с твоих лестниц течением,
Колесничий пустых колесниц, человечьих коней.
Мы стоим в пустырях по колени, по плечи в свечении.
Нас вчера обносили огнём, твоим домом, победой твоей.


***

Воздушный кокон, и ветер, и ветра пресная ткань –
обернувшийся к ним застыл, пропал,
как будто и не был здесь.
В светлом сквозящем шаре кружатся голуби и летят,
смотрят, как у земли лежит кастильская душная взвесь

олив, стоящих рядами. Пули плодов опустились
в красную землю, горьким маслом
залитую темноту.
Голуби в пролежнях луж, облака,
тающие на лету.

Воздух поднялся, и листья бегут с ветвей -
это день бежит сам к себе, домой.
Белый бесшумный шар, прозрачный мячик с юлой,
и время кружится всё быстрей,
кружится с птицей-костянкой, с горькой травой, выросшей в ней.

Дворы засеяны светом, и сжаты его колосья.
Тихостой вечеров, его зёрна совсем легки.
Линии, знаки равенства, просто квадраты,
шары и круги.

Скоро наступит сон.
Летит веретёнце птицы, и от крыльев воздух уходит.
Становится холодней.
Сколько здесь дней пустеющих, господи,
сколько исполненных дней.

Голый небесный шар
растёт шире всех небесных морей.


***

Читаем: стало радостней уезжать,
и в метро незнакомые звуки, последыши ужаса –
не чувствую,
что оставляю здесь что-то младше себя, беззащитней.
Читаем: жалостью был рождён,
теперь не может остановиться, голос уже не тот –
не выбросить ноту за собой, жаль оставить.
В поисках злого креста – след птичьей лапы,
статуи ЛЭПа в соломенной зыби,
антенны и дождь.

Успокойся тем, что помнит кто-то другой,
тем, что кто-то здесь жил.
Привыкнув к своей высоте, стали просторнее этажи.
Разрушаясь, всё несотворённое пухнет, взбираясь всё выше и выше,
становится старше и старше –
быстрее, чем время его отыщет.

Читаем: растёт штукатурка на бедной траве,
там, где были огромные стены,
где стены росли.
Разрушенье пустого проходит бесшумно.
Слишком печальный и странный побег,
рождённый жалостью,
тягой к пустым местам, к окраинам, порченным тлением.
Так поезда убегают – старые, странные,
загнанные сквозняками.
Я держу тебя за руку, мы читаем, как проносятся мимо огни.
Как караваны радости проносятся между нами.

Написано: кто-то жил здесь тогда.
Под Москвой электрички гудят,
и свистят провода.